Но меня просто покорила сама формулировка заявки, вот эта фраза, заложенный в ней образ: «Кили - маньяк. Милое, веселое, всеми любимое чудовище, очарованное эстетикой убийства».
С гордостью хвастаюсь потрясающим отзывом
спойлеры по текстуЭто сложно, потому что безусловно потрясающе, это исполнение свело меня с ума. Общая идея - да. Ощущения, детали, чувства, двойственность, цвет крови и ее вкус - тысячу раз да. Кили настолько вписывается в заявленный образ, что морозом по коже продирает - он действительно чудовище, он наслаждается этим в той же степени, что и мучается, а иначе бы не думал столько об этом. И потрясающая взаимность - Кили держится за брата, чтобы не съехать в бесконтрольность, Фили держится за своего сумасшедшего младшего, потому что не может иначе.
У тебя вообще во всех фанфиках прослеживается эта ситуация - Фили сильный, Фили старший, Фили умный, Фили зависим от Кили настолько, насколько вообще одно живое существо может быть зависимо от другого, не потеряв при этом индивидуальность. О да, в таком ракурсе уже возможно все - и пейринг, и рейтинг, и что угодно.
Кили зачаровывает своей искренностью. В чем угодно - в любви, в дружбе, в ненависти, в убийстве, в жизни и в смерти. Его ненависть вообще потрясающе искренняя и чистая, если можно так выразиться, зная ее последствия. Это чудовищно в каком-то смысле - написать так, что чудовище вызывает теплые чувства. Но он даже убивая умудряется оставаться удивительно ребенком. Милым, веселым, всеми любимым чудовищем, очарованным эстетикой убийства.
Потрясающий текст. Очень детальный, очень осязательный. От эмоций Фили выворачивает наизнанку, от скользящих через текст чувств Кили дрожат руки. Ты написала это так, что и хорошо, и страшно, и правильно, и ужасно горько.
(с) Найлер
Название: Пульс
Автор: medb.
Фэндом: The Hobbit
Персонажи: Фили/Кили, Торин, Двалин, Балин, Ори, на фоне остальные из Компании
Жанр: ангст, драма, экшен, дарк
Рейтинг: PG-13
Примечание: написано на хоббит-фест по заявке V-28. Фили | Evil!Кили. Кили - маньяк. Милое, веселое, всеми любимое чудовище, очарованное эстетикой убийства. Слэш любого рейтинга, но если у кого-то придумается джен - то тоже с удовольствием. Фили ругается, уговаривает, но покрывает все братовы "проделки", потому что если их тайну раскроют, ничем хорошим для Кили это не кончится. Вероятно, лук для Кили - это возможность не отвлекаться на "великолепные подробности" ближнего боя. Возможно, Битва Пяти Воинств - прощальный подарок для Кили. "Ты только посмотри, какая красота..."
Дисклэймер: Мир и персонажи принадлежат не мне.
Количество слов: 4 200
читатьКровь на снегу всегда казалась особенно яркой. Алые пятна были похожи на узорную вышивку на белом полотне – иллюзию портил только поднимавшийся от них легкий пар.
Фили медленно выдохнул, чувствуя, как от мороза покалывает щеки, и попытался поудобней устроиться на обледенелом стволе упавшего дерева. В зимнем лесу, черно-белом и словно бы застывшем, было спокойно и тихо.
Кили сидел напротив и с довольной улыбкой сортировал их добычу, поблескивая остро заточенным ножом. Дичь на охоте он всегда убивал быстро и чисто, но свежевал ее потом с откровенным удовольствием, тщательно отдирая шкуру от мяса, так, что кровавые брызги каскадом летели во все стороны.
Фили обхватил себя руками за плечи в тщетной попытке хоть немного согреться и на мгновение прикрыл глаза.
Каждый раз, когда они оказывались в лесу только вдвоем, он поневоле вспоминал их первую совместную охоту. Кили, неимоверно гордый своими успехами в стрельбе из лука, похвалялся, что без труда сразит даже движущуюся мишень с семидесяти шагов. И когда из густых зарослей терновника впереди вдруг вырвался царственный олень, увенчанный витыми черными рогами, Кили даже толком не прицелился, прежде чем отпустить тетиву. В результате стрела, которая должна была попасть в сердце, угодила в брюхо. Зверь с жалобным визгом понесся прочь, не разбирая дороги, и в итоге свалился в овраг, переломав ноги. Когда они его наконец нашли, умирающий, залитый кровью олень лежал на черной сырой земле, как сломанная детская игрушка. Кили долго смотрел на него широко распахнутыми глазами, потом решительно шагнул вперед и, опустившись на колени, быстро перерезал несчастному животному горло. После чего прямо так, на коленях, отполз в ближайшие кусты, где его вывернуло наизнанку. Фили долго обнимал бледного, дрожащего брата, шепча ему в макушку что-то успокаивающее, но сам был не в силах отвести взгляда от подернутых мутной пленкой мертвых оленьих глаз.
С тех пор неотвратимо изменилось многое, но кое-что все же осталось прежним: Кили по-прежнему не терпел мучений животных и убивал их только по необходимости, милосердно, одним метким выстрелом.
В отличие от орков и представителей так называемых свободных народов Средиземья.
Фили резко вдохнул, чуть не закашлявшись, когда морозный воздух обжег легкие. Кили, пытавшийся отчистить снегом окровавленные ладони, удивленно вскинул голову и обеспокоено спросил:
- Все в порядке?
Фили очень хотелось горько рассмеяться в ответ и во весь голос крикнуть, так, чтоб эхо испуганно заметалось по лесу: «Нет!!!» - высказать все и сразу, еще раз повторить все бесконечные, так и не услышанные аргументы...
Но вместо этого он просто наклонился вперед, схватил брата на волосы на затылке и, притянув к себе, коротко поцеловал в уголок губ.
Потому что в любых словах уже давно не было смысла.
Кили всегда был очень ласковым ребенком и постоянно искал чужого внимания, добиваясь его с целеустремленным упорством. Шаловливый и беспокойно-веселый, он мгновенно затихал, стоило кому-то из родичей взять его на руки, посадить на колени или просто обнять. А если взрослые его прогоняли, слишком занятые своими важными взрослыми делами, Кили расстраивался почти до слез (хотя никогда не плакал, ведь он был гордым наследником рода Дурина), но не обижался. И всякий раз расцветал счастливой улыбкой, стоило только кому-то позвать его обратно.
Когда Двалин приезжал в гости, Кили тут же мчался к нему, восторженно сверкая глазами и нетерпеливо требуя историй. Старый воин ворчал, но все же подчинялся просьбам, пусть и с видимой неохотой, и вновь, уже в который раз, пересказывал свои кровавые байки, повествуя о сражениях, в которых ему довелось участвовать. Фили, тоже приходившему послушать, порой становилось не по себе от того, как Двалин смаковал тошнотворные подробности ближнего боя, но Кили, даже будучи совсем маленьким, слушал, словно завороженный, боясь пропустить хоть слово. Гостю такое внимание явно льстило, и он иногда снисходил до того, чтобы с грубоватой нежностью потрепать темноволосую макушку.
Когда Двалин начал учить их драться, особый интерес у Кили вызвали запрещенные приемы, а также наиболее эффективные способы убийства с помощью самых неожиданных и нестандартных предметов, вроде пера для письма или шерстяной нити.
Фили заподозрил, что что-то не так, что-то неправильно, когда случайно наткнулся в вещах брата на старый потрепанный том в кожаной обложке, судя по всему, купленный у бродячего торговца книгами. Пролистал его с недоверчивым изумлением, поняв, что ветхие страницы содержат длинную эпическую поэму – с каких это пор Кили, неспособный усидеть за учебными манускриптами дольше пары минут, заинтересовался поэзией?
А потом Фили вчитался внимательней – и едва не отбросил книгу прочь, как ядовитую тварь. Потому что в степенных неторопливым стихах с анатомическими подробностями были описаны разнообразные пытки и их последствия, а также инструкции и советы по применению. Что за больной безумец мог такое написать?!
На полях стояли кособокие грифельные пометки, тщательно сделанные неуклюжей детской рукой.
Он так и не смог заставить себя задать хоть один вопрос, но несколько дней старательно избегал компании брата. Ровно до тех пор, пока не услышал от матери за ужином, что Кили совсем перестал улыбаться и отказывался есть.
Книги той Фили, к счастью, больше не видел.
Он не был уверен, кто стал первой жертвой брата – тот так и не признался. Но правду о темной стороне Кили он случайно узнал, когда они оба были еще подростками.
Фили прятался за занавесью в пустом каменном коридоре (попытка разыграть Глоина могла плохо кончиться, если не успеть спрятаться вовремя), когда вдруг услышал серьезные и озабоченные голоса Торина и Балина.
- Ты уверен, что это именно он? – хмуро уточнил Торин, и эхо его тяжелых шагов нарастало тревожным гулом.
- Лицо изуродовано так, что опознать невозможно, - с усталым вздохом ответил Балин. – Но его дочь узнала фамильные кольца, а их он не мог снять уже много лет, после того, как у него растолстели пальцы...
Фили удивленно нахмурился, не понимая, о ком шла речь. Но в следующее мгновение Торин раздраженно хмыкнул, продолжив:
- Даже не верится. Старый Хоргт ведь был советником еще моего деда... И что вообще понесло его в северные шахты? Всем же известно, что они в аварийном состоянии!
Балин снова вздохнул и с печалью предположил:
- Хоргт всегда считал, что должен проконтролировать все лично. Рудокопы говорят, он сорвался с лестницы и упал на сталагмиты.
Шаги и голоса медленно отдалялись, пока не растворились в темноте, затерявшись в каменных коридорах.
А Фили остался стоять за занавесью, не в силах пошевелиться.
Потому что он очень хорошо помнил: пару дней назад они с братом точно так же прятались от разозленной матери и случайно подслушали, как старый Хоргт, толстый, неповоротливый, давно забывший, что такое держать в руках меч или топор, обсуждал со своими собеседниками Балина, за глаза обвиняя его в трусости и слабости, а в конце и вовсе с презрением заявил, что сын Фундина недостоин места рядом с наследником Трора. У Фили ярко отпечаталось в памяти, какой холодной злостью сверкнули после этих слов глаза Кили, как он плотно сжал губы и молча куда-то исчез сразу после того, как они смогли выбраться из своего убежища.
Фили не был уверен, почему ему в голову пришла вдруг такая страшная догадка, такая предательская мысль, но отчего-то даже не усомнился в том, кто именно столкнул старика вниз – или, вероятнее, отволок в заброшенные шахты уже мертвое тело.
Сердце колотилось в груди быстро и больно.
Он хотел бы объяснить брату, что злые завистливые слова – не повод для убийства.
Но знал, что в тот момент не поверил бы себе сам.
В итоге Фили так и не нашел в себе сил на вопросы.
Ровно до тех пор, пока не стал невольным свидетелем одной из множества сцен, которые предпочел бы с корнем выдрать из своей памяти.
Их обоих по-прежнему считали еще совсем детьми, но все же позволили им присоединиться к патрульному отряду – в основном потому, что все были уверены: никаких проблем не будет, день пройдет спокойно.
Разумеется, эти надежды не оправдались.
Они угодили в засаду орков, совсем недалеко от главного прохода в мирную долину Эред Луина. Безобразные хищные твари набросились на них со скал, размахивая дубинками и кривыми ятаганами, напугав пони, которые встали на дыбы и понесли, сбрасывая всадников. Фили в панической лихорадке сражения мог только инстинктивно обороняться, думая лишь о том, что должен добраться до Кили, как можно скорее, любой ценой.
К счастью, к ним на подмогу очень вовремя подоспел второй патрульный отряд, и орки отхлынули назад черной грязной волной. Фили наконец углядел брата на скалистом уступе, целого и невредимого, бросился к нему, но не решился обнять. Потому что лицо у Кили было мрачное, серьезное и почти чужое. Он смотрел куда-то вдаль с недоброй улыбкой и поигрывал тетивой лука. Фили проследил за его взглядом – и едва не задохнулся от ужаса и потрясения.
Потому что там, внизу, вдалеке, на дороге, несколько орков с противным жадным визгом терзали одного из стражей. Тот был еще жив и отчаянно сопротивлялся, что-то бессвязно хрипя.
- Чего ты ждешь?! – сипло выдохнул Фили, схватив брата за плечо. – Пристрели их!
Но тот в ответ только молча качнул головой.
Пленный гном вскинул голову, случайно встретился взглядом с Кили... побледнел и замер. И в то же мгновение ближайший орк впился зубами ему в горло – короткий вопль оборвался громким влажным хлюпом.
Кили спокойно поднял лук и легко, почти не целясь, пустил в полет несколько стрел, каждая из которых безошибочно нашла свою цель.
Фили с трудом сглотнул, не в силах побороть шокированное леденящее оцепенение. И только спустя пару минут, когда стали слышны крики и ругань остальных стражей, считавших потери, сумел задать неожиданно простой, такой очевидный и логичный вопрос:
- За что?
Кили насупился, явно не желая отвечать, убрал лук за спину. Но все же не предпринял попытки вывернуться из-под руки брата и в итоге вдруг сказал:
- Бофур и остальные в этот раз не остались даже на день.
Фили медленно моргнул, удивленный такой резкой сменой темы, потом коротко кивнул и хрипло начал:
- Ну да, они хотели успеть на какую-то ярмарку, Бофур же объяснил нам на прощанье...
Но Кили зло замотал головой, не глядя на брата, и почти выплюнул с неприкрытой ненавистью:
- Неправда! Все потому, что этот сжульничал при игре в карты, отобрал у них весь заработок, а потом еще оклеветал их перед начальником стражи, так, что тот запретил «чужакам» и «бродягам» оставаться в долине! А Торина сейчас нет, за них даже заступиться некому!
Фили закрыл глаза, больше всего желая каким-нибудь чудом оказаться не здесь и не сейчас.
Он едва не сорвался после следующего случая – потому что тогда жестокий детский эгоизм Кили достиг апогея.
Все началось вполне невинно – Фили познакомился с хорошенькой девушкой, которая работала в кожевенной мастерской. Ее семья переехала в Эред Луин из небольшого поселения ближе к северному концу горного хребта. Девушка была веселая, не стеснялась заигрывать сразу с несколькими кавалерами, при этом никому ничего не обещая, и в итоге первой позвала Фили на свидание, ночью на берег реки. И не явилась. А на следующий день он увидел ее в таверне с другим.
Разумеется, гордость наследного принца была болезненно уязвлена, но он особо не расстроился, решив с пользой потратить свободное время на тренировки.
Через неделю охотники нашли ее в лесу, без сознания и без правой руки – та была отрублена чуть ниже локтя. Девушку принесли домой, позвали лучших лекарей, но началось заражение крови. Несчастная, не приходя в себя, металась в лихорадке больше суток, а потом просто угасла. Стражи несколько раз прочесали лес, но никого не нашли – ни какого-нибудь безумного бродяги, ни орков.
Несколько дней Фили избегал всех родных и близких, безвылазно работая в кузнице, раз за разом ударяя молотом по пустой наковальне. Его никто не беспокоил – все сочли, что он болезненно переживал жестокую потерю «первой любви».
Фили не мог решить, рыдать ему или смеяться.
В итоге Кили сам пришел к нему, первым. Остановился на пороге, прижавшись спиной к дверному косяку. Долго следил за братом внимательными темными глазами и наконец с искренне расстроенным видом признался:
- Жалко ее. Я не хотел, чтобы она умирала, думал только наказать, потому что она была воровкой и обманщицей, - он замолчал, неловко пожал плечами и со вздохом продолжи: - Ну, в следующий раз учту, что надо аккуратнее...
Фили, у которого перед глазами расползалась глухая тьма, крепко стиснул пальцы – и метнул тяжелый кузнечный молот в дверь, с такой силой, что та разлетелась в щепки. Он едва успел чуть повернуться перед броском, чтобы не задеть брата.
Утер пот со лба и тихо, бешено прошипел:
- Не будет никакого следующего раза, ты меня понял?!
Кили с трудом сглотнул, не решаясь пошевелиться под его тяжелым взглядом, но все-таки кивнул.
Фили медленно выдохнул, устало опуская плечи, и хрипло спросил, с трудом проталкивая непослушные слова сквозь сжавшееся до боли горло:
- Ты хоть подумал, какой опасности себя подверг? А если б она пришла в себя и всем рассказала?
Брат вздрогнул, но ответил серьезно и спокойно, словно пояснял очевидные вещи:
- Нечего было рассказывать. Я ее оглушил со спины, никто ничего не видел, - он попятился, но, прежде чем уйти, почти неслышно прошептал, будто поклялся: - Я правда не думал, что она умрет.
Той ночью Кили тайком прокрался к брату в комнату, какое-то время нерешительно переминался с ноги на ногу, потом осторожно забрался к нему в постель, прижался к его спине, спрятав лицо у него между лопаток, и замер, сухо всхлипывая, так, словно ему тяжело было дышать.
Фили долго неподвижно лежал на боку, глядя куда-то в ночную темноту, потом не выдержал, резко перевернулся, схватил младшего брата и крепко стиснул в объятьях.
Несчастные случаи продолжали происходить в чертогах Эред Луина. Но не так часто, чтобы изгнанники Эребора могли заподозрить связь и серьезно обеспокоиться, и вечерами у жарко растопленных очагов старики вполголоса ворчали, что это все знаки обрушившегося на весь их род проклятья. Махал разочаровался в своих детях, и грядет страшное искупление.
Кили терпеть не мог кровь на вкус, именно поэтому всегда жутко злился, если в драке ему разбивали губы или нос. Но она нравилась ему по консистенции и цветом, брат долго мог, словно завороженный, смотреть, как алые капли и струи медленно стекали по его ладоням.
Он был по-настоящему хорошим лучником, много времени тратил на тренировки и оттачивание своей техники, но предпочитал ближний бой, когда можно было схватиться с противником напрямую, сполна ощутить его силу и сопротивление.
Кили обожал оружие, особенно мечи и кинжалы – при виде острого чистого клинка он сразу начинал с предвкушением представлять, как можно погрузить его в живую плоть, с какой силой и под каким углом, чтобы добиться наиболее выразительного результата.
Обо всем этом Кили восторженно шептал ночами старшему брату, а тот в ответ мог только молча молиться – неизвестно кому – чтобы их разделенная на двоих больная тайна так и оставалась тайной.
Со временем Фили научился улавливать, заранее предугадывать, что могло бы послужить триггерами для собственнической мстительности Кили. В таких случаях он пытался как-то отвлечь внимание брата, успокоить его, убедить найти другое, более мирное и менее опасное решение. Это оказалось не так-то просто: Кили был очень злопамятным и настаивал на смерти всех, кто смел как-то навредить его семье или чем-то оскорбить его близких.
Наверное, Фили сам по себе тоже родился чудовищем, потому что жалости к жертвам брата он не испытывал, просто запрещая себе что-либо чувствовать.
Острая потребность в убийстве настигала Кили примерно раз в несколько месяцев. Если утолить эту жадную жажду чужой крови и боли не было возможности, у брата начинались затяжные приступы темной апатии, когда он мог целыми днями лежать в своей комнате, ни на что толком не реагируя.
Однажды во время такого периода Фили, не выдержав тяжелой атмосферы дома, отправился в патруль и случайно наткнулся на одинокого орка. Одолеть его труда не составило, но вместо того, чтобы добить мерзкую тварь, он ее как следует связал и тайком от остальных стражников спрятал в маленькой пещерке среди скал. А потом, позже, ночью, привел туда брата.
При виде неожиданного подарка Кили просиял, как вышедшее из-за грозовых туч солнце, восторженно бросился на шею Фили и – впервые – горячо и неуклюже поцеловал его прямо в губы, после чего, словно не произошло ничего необычного, достал любимый нож и поспешил к пленнику.
Фили очень хотелось уйти, отвернуться, не видеть, но он заставил себя смотреть, не отрываясь, и даже сумел побороть приступ тошноты.
Кили, казалось, этого словно не ощущал, но над ними постоянно висела тяжелая мрачная тень. Если их раскроют... Многолетнее и неотступное нервное напряжение порой было таким сильным, что Фили иногда просто не мог заснуть. Именно после одной такой бессонной ночи он наконец не выдержал и выпалил, вытолкнул наружу все те вопросы, которые так долго ржавым клинком проворачивались в его душе, мучая и не давая покоя:
- Зачем ты это делаешь? Почему? Тебе что, так хочется ощутить власть над чужой жизнью? – он нашел взглядом глаза изумленного брата и насмешливо скривился, почти оскалился: - Мнишь, что тебе предначертано очистить мир от грязи и всех недостойных?!
На несколько минут в комнате повисла тяжелая тишина. Было слышно, как протяжно шипел фитиль одинокой кривой свечи, в полумраке похожей на обглоданную кость.
Кили молчал, сосредоточенно хмурясь и о чем-то размышляя. Закусил нижнюю губу почти до крови, пристально уставился на свои ладони и негромко признался:
- Мне просто нравится сам процесс превращения живого в неживое. Понимаешь...
Фили хотелось завопить, что – нет, он не понимает, никогда не поймет, просто не сможет понять!..
Но брат продолжил, так же спокойно и уверенно, словно на самом деле раньше уже обдумывал про себя все причины и следствия, причем не один раз:
- Если я долго этого не делаю, все чувства как будто притупляются. Мне больше ничего неинтересно, сначала все вокруг раздражает, потом становится все равно... И краски делаются бледные, выцветшие. Даже твои волосы больше не кажутся золотыми.
Он передернул плечами и замолчал, явно недовольный, что не может объяснить лучше. Подумал еще немного, встретился взглядом с Фили и, весь дрожа от напряжения, почти страха и неприкрытой жажды одобрения, сказал:
- Ты же знаешь, я не могу иначе. Просто есть те, кто принадлежит мне и кому в ответ принадлежу я. А есть все остальные.
Фили закрыл лицо ладонями и, кажется, заплакал от бессилия. Во всяком случае, по щекам потекло что-то мокрое и соленое. Кили несколько мгновений нерешительно ерзал на своем месте, потом поднялся, подошел и крепко обнял брата, успокаивающе покачиваясь вместе с ним. Поцеловал в висок и начал вполголоса напевать старую колыбельную про Серые Горы, путая куплеты.
Фили медленно прерывисто выдохнул и попытался утешиться надеждой, что однажды это все закончился – так или иначе.
Всем в Эред Луине было известно, что Глоин отчего-то категорически не сошелся характерами со старшим братом своей жены. Они ненавидели друг друга много лет, пару раз дело даже дошло до драки, и однажды брат поклялся забрать сестру и маленького племянника обратно к родителям, заодно во всеуслышание прокляв всех наследников рода Дурина. Говорили, что после этого он уехал на заработки в город людей и сгинул без вести где-то на дорогах Средиземья.
Фили знал правду, потому что именно он – кто же еще кроме него? – помогал сбросить тяжелое грузное тело в реку.
Как-то раз, за пару лет до Похода, они по приказу Торина отправились на заработки в одно из человеческих поселений: дядя решил, что им не помешает поближе познакомиться с миром людей. Правда, оставлять племянников без присмотра он не рискнул и велел им остановиться у Дори – тот уже не первый год вместе с братьями жил на окраине поселения и содержал небольшой магазин.
Найти нужное место по объяснениям дяди оказалось невероятно трудно. На самом деле, они не заблудились только чудом – и это чудо звалось Ори: по счастливой случайности они столкнулись на центральной площади. Юный писец очень удивился, еще больше смутился, но все же проводил братьев к себе домой и даже накормил брусничным пирогом.
Магазин оказался совсем маленьким, но уютным. И совершенно пустым.
- А что у вас так тихо? – с любопытством завертел головой по сторонам Кили, как только расправился со своей порцией пирога. – Где все?
Ори смущенно отвел взгляд, нервно теребя кисточки на вязаном шарфе:
- Дори отправился относить заказ. Он сейчас так загружает себя работой, что я почти совсем его не вижу. Просто... они опять поссорились с Нори, потому что Нори снова впутался в какие-то проблемы с другими ворами... Ой! – он испуганно зажал рот ладонями, но было уже поздно.
После недолгих пытливых расспросов Фили с Кили все же удалось узнать имена всех воров, их обычные места встреч, а также суть претензий, которые у них были к Нори (для скромного младшего брата-домоседа Ори оказался на удивление неплохо осведомлен).
Когда они направились вечером прогуляться, так и не дождавшись возвращения Дори, Кили с сияющей улыбкой проверил ногтем остроту любимого длинного ножа, подаренного братом – первое оружие, которое Фили выковал самостоятельно – переложил в карман выпрошенный у Двалина кастет и с надеждой попросил:
- Может, в этот раз все же присоединишься?
Фили сглотнул и вместо ответа взъерошил и без того спутанные темные волосы.
Всякий раз, расправляясь с людьми, которые ошибочно считали, что им нечего бояться «карликов», Кили испытывал особое торжествующее удовольствие и потом сохранял спокойствие месяца три-четыре.
Фили полагал – отчаянно надеялся – что Кили одумается, придет в себя после первой серьезной раны, лично испытав сильную боль и страх смерти.
В результате, когда они попали в засаду на торговом тракте и кривой орочий клинок рассек бок Кили, чудом не задев внутренности, Фили едва не обезумел от тревоги и ужаса, в то время как сам раненый, придя в себя, мечтательно улыбался, несмотря на боль, потом уловил момент, когда лекари оставили его в покое, схватил брата за руку, притянул к себе, заставляя наклониться, и хрипло прошептал ему прямо в ухо:
- Это нельзя ни с чем сравнить. Жизнь, когда утекает сквозь пальцы, кажется острее и ярче.
В его глазах, почти черных из-за расширившихся зрачков, плясал лихорадочный полубезумный блеск.
В самом начале, еще до того, как он осознал всю безнадежную глубину затянувшего их омута, Фили несколько раз задумывался над тем, что он мог бы вырваться. Мог бы забрать свою жизнь себе, сбежать от брата, начать все заново в каком-нибудь далеком чужом краю, где никто его не знает и ничего от него не ждет...
Ночью после подобных мыслей ему обязательно снились кошмары.
Липкие темные кошмары, в которых вся кровь была на его руках, а Кили, выдавшего себя по безрассудной неосторожности, вели на эшафот или в камеру пыток.
Фили просыпался с криком и не мог успокоиться до тех самых пор, пока утром не сжимал пальцами запястье удивленного брата, нащупывая ровное биение пульса.
Он не первый год тщетно пытался найти, понять причины. Искал корни неадекватной жестокости Кили в их общем детстве – но ничего не находил.
Младший брат просто всегда был таким – беспечно-радостным, общительным, вспыльчивым, порывистым, влюбленным в жизнь убийцей.
Возможно, все-таки правду говорят все те, кто тайком шепчется по темным углам о наследственном безумии всего рода Дурина.
Фили уже давно гадал, когда же и как оно проявится в нем самом. И последнее время все чаще начинал склоняться к мысли, что его личное безумие – это слепая нерассуждающая одержимость братом, неспособность ни в чем ему отказать, болезненная зацикленность на его желаниях, даже самых мимолетных...
Впрочем, какая разница?
Фили знал, что должен защищать своего младшего брата. Несмотря ни на что и вопреки всему.
Кили никогда не причинял зла тем, кого называл своими, даже если злился и считал себя несправедливо оскорбленным. Это было слабым утешением – но все же утешением.
Он любил с такой же абсолютной и завороженной самоотдачей, с какой убивал.
Но с особенной гордостью и восторгом Кили всегда смотрел на Торина, ловил каждое его слово, буквально вибрируя от отчаянного желания угодить. И Фили с болезненной виноватой радостью замечал, что они были одними из немногих, кого вечно мрачный Король-без-Горы изредка удостаивал улыбкой.
В ту судьбоносную ночь накануне великого Похода, призванного кардинально изменить не только лично их жизни, но само существование всего их народа, они легли спать уже под утро, не в силах привыкнуть к необычным запахам и очертаниям хоббитской норы.
Лежа прямо на полу, на мягком толстом ковре, Кили с мечтательной улыбкой признался:
- Я хочу когда-нибудь убить эльфа, - подумал и серьезно уточнил: – Разумеется, если он даст повод.
Фили только криво усмехнулся в ответ и поцеловал его ладонь.
Годы проходили мимо, один за одним, неторопливо чередуя сезоны, и Фили осознал лежавший на поверхности факт. Несмотря на постоянный страх, что их раскроют, холодной змеей свернувшийся у него в груди, несмотря на отвращение к самому себе (но никогда – к брату), его чувства постепенно притуплялись, а душу уже не так терзали сомнения и вопросы морали.
Теперь он тщательно контролировал, кто станет очередной жертвой брата, выбирая тех, чья смерть не вызовет много горя в сердцах других. Не из жалости или желания справедливости, а чтобы примириться со своей совестью, хотя бы на время.
Он давно привык к неотступной свинцовой усталости и тревоге, уже забыл, как это было – жить без них.
Поход стал нежданным и почти оглушительным облегчением.
Потому что Кили был счастлив, и больше не нужно было прятаться. Младший брат мог расстреливать и кромсать орков и гоблинов со зверским удовлетворением и получать от спутников только одобрительные взгляды.
Впервые за долгое, очень долгое время Фили позволил себе ощутить призрак надежды.
А потом перед ними, вокруг них, под их ногами сияющим золотом сокровищ и величественным великолепием древности раскидываются высокие чертоги Эребора, чуждые и холодные в своей неприступности.
И Фили воочию видит пример другого безумия рода Дурина, с недоверчивым изумлением пристально следя за бледным, почти невменяемым от ярости Торином, готовым в своей слепой и жадной ненависти уничтожить все, чего прежде достиг.
Приближается рассвет, и все они ждут своей судьбы, разбившись на отдельные группы.
Фили и Кили сидят возле огромного пролома в стене, похожего на вырубленное специально для какого-нибудь великана окно. Небо на горизонте медленно сереет, и колючие алмазы звезд уже пропали, без следа растворились в густой синеве.
Кили любовно натачивает и проверяет все свое оружие, немелодично напевая под нос какую-то детскую песенку. Фили просто хочет спать.
Он видит, как скользят по стенам согбенные, полные тревоги тени остальных, и испытывает к ним – ко всем сразу, гордым, упрямым, напуганным, отчаянным и не готовым сдаваться – усталое сочувствие. Переводит взгляд на сосредоточенного брата, на его совсем юное, еще не скрытое бородой лицо, и спокойно говорит:
- Мы ведь вряд ли выживем.
Кили вскидывает на него растерянный взгляд, закусывает нижнюю губу, хмурится и с неуверенной надеждой просит:
- Ты же останешься со мной?
Фили привычно сжимает пальцы на его запястье и, закрыв глаза, считает мерные, ровные и сильные удары пульса.
И наконец засыпает.
24 февраля 2013